К вопросу об авторстве стихотворения «Чьвашъ аберь болдымыръ»

В. Д. Димитриев

В 1852 г. в одном из петербургских журналов была опубликована статья В.И. Лебедева «О чувашском языке» [1]. В начале статьи автор, вслед за А. Фукс, утверждает, что у чувашей песен очень мало (чуть ли всего две – три песни), и приводит на чувашском и на русском языках ранее опубликованные А. Фукс четыре строки песни «Айда, ингге, вурмана» (Пойдем, сноха, в лес гулять) и пять строк народного стиха «Чимъ, чимъ, казыя, казыя!» как одну песню, а также русский текст (8 строк) якобы чувашской песни «О, ты поле, наше поле» в «подтверждение» слов той же Фукс: чуваш что вокруг видит, о том и поет. В.И. Лебедев здесь обнаруживает незнание чувашского фольклора. Далее автор пишет: «Есть, впрочем, у них несколько песен, сочиненных обрусевшими писарями; но это уже «юная чувашская словесность»! Вот одна из этих песен, довольно хорошо выражающая жизнь и быт чувашский:

«Чьвашъ áберь бóлдымыръ [2],

Адыль батнé кúльдымыръ;

Ондá тýдухъ лардымыръ.

Хале тьяк-замъ идяссе:

Штан чивашь-замъ [3] каяссе? –

Áберь чьвашъ – тýдухъ чьвашъ;

Тодаръ пяринъ хорандáшъ;

Пúринъ чильгú – чивáшъ чильгú.

Хужъ чохнé болать хойгú:

Тора-батнé бырáдбыръ,

Киремéть-ри прагáдбыръ

Пру-занé, инé-занé:

Тора бáдчиръ сивлихъ-не,

Тора бадчиръ телей-не.

Ï уггермя áберь бальмястбыръ [4],

Счотламá-да бильмястбыръ;

Пáчка пúринъ идятбыръ:

Мень тувáсъ хойгú [5] чохнé?

Мень барáсъ тiякъ-занé?

Сяплá áберь борнáдбыръ,

Сяплá телéй корáдбыръ;

Табáк-не да тордáдбыръ.

Мень тувáсъ – пúринъ телей!

Пúринъ болáть вылихъ-замъ,

Уть, сыснá, чихá, хортъ-зáмъ,

Сорыхъ, хоръ, лáихъ муггýръ,

Куваггáлъ, сють, сюмардá;

Сiй, чивашь, хорá сюкýръ,

Сотса яръ вылихъ кондá;

Нумáй бóле саннъ окся

Тьякъ-занé хойгú чохнé.

Сiй, чивашъ, хорá сюкуръ.

Мень тувасъ? – пúринъ телей!» [6].

Приведем это стихотворение в современной чувашской литературной транскрипции Н.П. Петрова и подстрочный смысловой перевод на русский язык:

Чӑваш эпӗр пултӑмӑр,	Мы чувашами родились
Атӑл патне килтӗмӗр,	И на Волгу прибыли,
Унта тӑтӑх[7] лартӑмӑр?	Где навечно осели.
Халӗ тиексем ыйтаҫҫӗ:	Ныне дьячки спрашивают:
Ӑҫтан чӑвашсем каяҫҫӗ?	Откуда род чувашский?
Эпӗр чӑваш – тӑтӑх чӑваш,	Мы чуваши – крепкие чуваши,
Тутар пирӗн хурӑнташ;	Татары с нами родственны;
Пирӗн чӗлхи – чӑваш чӗлхи.	Наш язык – язык чувашский.
Хӑш чухне пулать хуйхи,	Нередко постигает нас горе,
Турӑ патне пыратпӑр,	Обращаемся мы к торе [8],
Киреметри пӑрахатпӑр	Киремети приносим жертву
Пӑрусене, ӗнесене.	Телятами, коровами,
Турӑ патӑр сывлӑхне,	Чтобы бог дал здоровья,
Турӑ патӑр телейне.	Чтобы бог дал и счастья.
Ӳкерме эпӗр пӗлместпӗр,	Писать мы не умеем,
Шутлама та пӗлместпӗр.	И считать мы не умеем.
Пачка пирӗн – ыйтатпӑр:	Нашего батюшку мы просим:
Мӗн тӑвас хуйхӑ чухне?	Что делать при беде?
Мӗн парас тиексене?	Что давать дьякам?
Ҫапла эпӗр пурнатпӑр,	Так вот мы и поживаем,
Ҫапла телей куратпӑр;	Так мы счастье видим;
Тапакне те туртатпӑр?	Да понюхиваем табак.
Мӗн тӑвас – пирӗн телей!	Что же делать – наше счастье!
Пирӗн пулать выльӑхсем:	Водится у нас скот:
Ут, сысна, чӑхӑ, хуртсем,	Кони, свиньи, куры, пчелы,
Сурӑх, хур, лайӑх вӑкӑр,	Овцы, гуси, хорошие быки,
Кӑвакал, сӗт, ҫӑмарта;	Утки, молоко и яйца;
Ҫи, чӑваш, хура ҫӑкӑр,	Ешь, чуваш, черный хлеб,
Сутса яр выльӑххуна.	А скотину продай,
Нумай пулӗ сан укҫа –	Много будет у тебя денег
Тиексене, хуйхӑ чухне.	Для дьяков, при беде.
Ҫи, чӑваш, хура ҫӑкӑр.	Ешь, чуваш, черный хлеб.
Мӗн тӑвас – пирӗн телей! [9].	Что же делать – наше счастье! [20].

 

Это стихотворение, действительно одно из первых произведений «юной чувашской словесности», долгое время считалось анонимным. В 1951 г. М.Я. Сироткин в хрестоматии дореволюционной чувашской литературы высказал предположение, что «по некоторым документам можно считать, что автором этого стихотворения является С.М. Михайлов [11] – первый чувашский историк, этнограф и писатель, живший в 1821 – 1861 гг. В другой книге, изданной в 1967 г., профессор М.Я. Сироткин писал: «Вполне допустимо, что автором этого стихотворения был С.М. Михайлов, служивший в 1834 – 1838 годах помощником писаря в волостных правлениях разных уездов Казанской губернии [12]. Но еще в 1961 г. составители сборника «Чувашская лирика» А.Е. Алга, М.Я. Сироткин и П.П. Хузангай это стихотворение безоговорочно приписали С.М. Михайлову (Яндушу) [13]. Не сомневался в принадлежности этого произведения С.М. Михайлову и составитель другой хрестоматии дореволюционной чувашской литературы Н.П. Петров [14]. А.Е. Алга, включивший это стихотворение в антологию чувашской поэзии, указывает, что документов, подтверждающих авторство С.М. Михайлова, нет. Но далее он же пишет: «Однако мысли, выраженные в этом стихотворении, постоянно встречаются в сочинениях С.М. Михайлова, что позволяет утверждать, что автором стихотворения был он же» [15]. Этому утверждению поверил весьма осторожный критик и литературовед В.А. Долгов [16]. Уверены в авторстве С.М. Михайлова Г.Н. Волков [17], Д.Е. Егоров [18] и др.

Однако нам не удалось найти никаких данных, позволяющих приписывать рассматриваемое стихотворение С.М. Михайлову.

Может возникнуть предположение, что стихотворение написано самим В.И. Лебедевым. Литературоведом В.Г. Родионовым выяснено, что Василий Иванович Лебедев родился 1 января 1813 г. в с. Штанаши Атаевской волости Курмышского уезда Симбирской губернии (ныне Красночетайского района Чувашской Республики) в семье священника Ивана Александровича Лебедева и свои детские годы провел в этом селе [19]. В 30-х гг. ХIХ в. он, по-видимому, обучался и служил в Петербурге, был светским лицом. Позднее находился на службе в Казани [20].

В.И. Лебедев, хотя и знал чувашский язык, все же не мог быть автором стихотворения. В пользу этого утверждения мы приводим два мотива. Во-первых, содержание, социальная позиция, дух стихотворения не соответствует взглядам В.И. Лебедева. В статьях «Чувашские предания» [21], «Симбирские чуваши» [22] и «Звериная ловля у симбирских чувашей» [23], опубликованных в 1848 – 1850 гг., В.И. Лебедев относится к чувашским крестьянам пренебрежительно, высокомерно, не проявляет сочувствия к их трудному положению. Во-вторых, В.И. Лебедев не уловил обличительного и юмористического характера стихотворения, иносказательного смысла слова «телей» (счастье). В его переводе стихотворение выглядело как произведение о довольно сносной жизни чувашей, он исказил его содержание, социальный смысл:

Мы чувашами родились

И у Волги поселились,

И живем при ней давным-давно.

А ученые хлопочут:

Откуда мы происходим?

Мы чуваши – так чуваши,

Нам приятели – татары,

И язык у нас чувашский.

В грусти, в горе и в несчастье

Мы бежим скорее к торе:

В киремети заколем

Молодых телят, коров,

Чтобы тора дал здоровье,

Чтобы тора дал нам счастья.

Мы не знаем ни писать,

Не умеем и читать;

Мы к священнику бежим:

Что нам делать при несчастье?

Так живем и доселе

И видим все-таки свое счастье,

Да понюхиваем табак.

У нас есть домашний скот:

Кони, свиньи, куры, пчелы,

Овцы, гуси и быки,

Утки, яйца и молоко…

А домашний скот мы продаем,

Чтоб скопить побольше денег… [24].

Как указывает сам публикатор, автора стихотворения следует искать среди обрусевших волостных писарей.

В статье «О чувашском языке» В.И. Лебедев, хотя и пишет, что он раз шестьдесят проезжал через земли чувашей и не слыхал более двух-трех песен («гимнов»), однако свои этнографические наблюдения он делал только в с. Штанаши, возможно, с помощью своего отца – священника: все три упомянутые выше статьи написаны им на штанашском материале.

В статье «Чувашские предания» автор указывает, что «селение Станашево… как говорят русские старожилы, получило название свое от стана разбойничьего, находившегося на северо-восточной стороне селения… Напротив того, старики-чуваши рассказывают, что село Станашево получило название свое от имени одного из семи братьев, родоначальников присурских чувашей, – Штанаша» [25]. Пересказывая предание о кладе, В.И. Лебедев замечает: «Клад этот вынул чивашин (чувашин), которого зовут Митрейка Илюшкин, и который, вдобавок, в 1837 году сам мне рассказывал, на родном своем наречии, об открытии этого клада» [26]. Другое предание о происхождении присурских чувашей В.И. Лебедевым записано также в с. Штанашеве [27]. В той же статье указано, что недалеко от с. Штанаши расположена дер. Атай. «По имени этой деревни называлось прежде волостное правление, а нынче удельный приказ – Атаевский, и всегда помещались и помещаются они в селении Штанаш» [28]. Чувашские волости Курмышского уезда были переданы в удельное ведомство в 1835 г.

В статье «Симбирские чуваши» В.И. Лебедев повествует о жизни, хозяйстве и быте присурских чувашских крестьян – с. Штанаши и нескольких окрестных селений, причем старается давать чувашам непременно унизительные характеристики. Автор указывает, что он был в Штанашах зимой 1837 г. Отец его, священник, проводил помочь, пригласив чувашских крестьян. «Священник отрекомендовал меня гостям за своего сына, приехавшего недавно из Питера. Пошли толки, разговоры, удивления, допросы, предположения; и, наконец, решили, что я должен быть олбут (барин):

- Попынъ ывыль хале олбуть болны, вулъ Питиръ-данъ кильны («Сын священника теперь сделался барином: из Питера вишь приехал») [29].

В статье «Звериная ловля у симбирских чувашей» обстоятельно описан охотничий промысел присурских чувашей, опять-таки Штанашской округи. Автор, между прочим, делает здесь важное для нас замечание: «… в 1837 году, в последний год бытности моей в Симбирской губернии…» [30]. Следовательно, после 1837 г. В.И. Лебедев в Штанаши более не приезжал. В том году, по-видимому, пробыл в селе долго. Вероятно, здесь и записал он интересующее нас стихотворение. С.М. Михайлов здесь не служил. В 1837 г. ему было всего 16 лет. До службы в Козьмодемьянском земском суде он интереса к словесности и науке не проявлял.

Рассматриваемое стихотворение написано на верховом диалекте. Имеются веские основания относить его язык к красночетайскому говору [31].

Поиски автора стихотворения должны привести к писарю Атаевского удельного приказа (до 1835 г. Атаевского волостного управления), служившему здесь по крайней мере до 1838 г.

В статье «Симбирские чуваши» В.И. Лебедев рассказывает о его встрече с волостным писарем (фактически уже с писарем удельного приказа). Вскоре после возвращения с чувашской пирушки (зимой 1837 г.), пишет В.И. Лебедев, «случилось мне заехать в волостное правление села Станашева, где наткнулся я на чувашскую сходку, человек в пятьдесят или более. На вопрос, что причиною этой сходки, один из них ответил:

- Тякамъ вурлаза кайны Токмакинъ сине малахай; Обаинъ пру вурлаза кайны («Не знаю, кто-то украл у Токмака новую шапку; а у Обы украли теленка»).

- Мень жинъ азыръ кильдыръ кондалла? («Зачем же вы собрались сюда?»).

- Тьякъ билясъ, каларе, кам вурланы она («Писарь сказал, что он узнает, кто украл их»).

Любопытно было видеть, какую хитрость употребит для этого писарь. Я и остался тут на несколько времени, тем более, что сам писарь приглашал меня посмотреть на свое искусство в разузнании воров» [32].

Из этой цитаты узнаем, что В.И. Лебедев хорошо был знаком с писарем. Общался с ним: еще ранее получил от него приглашение. Писаря чуваши называют тьякъ. Под этим словом чуваши подразумевали вообще всех чиновников. В данном случае чувашские крестьяне писаря называют дьяком, стремясь показать свое почтение к нему.

Из дальнейшего писания видно, что писарь прекрасно владел чувашской речью, долго говорил с крестьянами на родном языке. Чтобы определить вора, укравшего теленка, он положил поперек комнаты лутошку и начал уверять собравшихся, «что если вор не сознается, а между тем перешагнет через лутошку, то к весне не увидит ни дому, ни родных, ни ржи, ни овса в поле – иссохнет сам как лутошка! По окончании этой трогательной и убедительной речи один из чувашей попросил писаря пойти в другую комнату и признался в воровстве, отдал деньги для передачи хозяину телёнка. Затем все остальные перешагнули через лутошку. Среди второй группы чувашских крестьян нужно было узнать, кто украл шапку… На этот раз писарь взял со стола несколько предварительно изготовленных палочек длиною каждая в вершок, а толщиною в перо; подошел к явившимся чувашам и начал им опять речь по-чувашски. Сущность этой речи, которая в оригинале была больше длинна, чем толкова, состояла в следующем: «Смотрите, вот палочки все ровны: я вам их раздам, только одну оставлю у себя, и киреметь сделает, что у вора палочка будет и длиннее, и толще, чем у всех других. Выходите же, я позову, кого нужно!» Крестьяне вышли, и писарь начал их призывать каждого поодиночке». Последним входит человек в оборванном кафтанишке, «бледный как полотно, дрожащий как осиновый лист», и винится в краже [33].

Этот писарь, несомненно, происходил из чувашей, хорошо знал обычаи и суеверия сородичей, в частности, их страх перед киреметем. Человек, так успешно использовавший обычное право народа в раскрытии краж, не прибегая к официальному суду, наказаниям, вероятно, был человеком, сочувственно относившемся к положению крестьян. В описанных выше действиях мы видим в писаре человека изобретательного и, по-видимому, поэтической натуры.

В самом содержании стихотворения отражены представления штанашцев о том, что они когда-то поселились на Волге. Согласно их преданию, в присурские леса прибыли их предки с Волги [34].

Чтобы определение автора стихотворения было убедительным, я в 1981 г. попросил литературоведов В.Г. Родионова и Г.Ф. Трофимова (Юмарта) определить личность писаря Атаевского волостного правления – удельного приказа, ведя поиски в фонде Алатырской удельной конторы ЦГА ЧР. С изученными ими делами при них же ознакомился и я. Им удалось установить, что документы с декабря 1836 г. по апрель 1838 г. в качестве писаря Атаевского удельного приказа (по-прежнему волостного писаря) подписывает Максим Фёдоров. В 1835 – 1836 гг. его предшественником был Дормидонт Обручев. С июня 1838 г. документы Атаевского приказа подписывает писарь Захар Шмырей, ранее работавший помощником писаря. В 1838 г. М. Федоров был переведен в Алатырский удельный приказ на должность писаря [35]. В.Г. Родионов представил мне следующее написанное его рукой заключение: «Изучение архивных документов позволило нам установить фамилию интересующего нас писаря. Из материалов известно, что с 1836 по 1838 год должность писаря Атаевской волости занимал некий Михаил или Максим Фёдоров. Итак, теперь нам известен автор первого оригинального чувашского поэта. В предстоящих исследованиях мы должны изучить биографию этой интересной для нас личности» [36].

Покамест другими данными о Максиме Федорове мы не располагаем. Прямых свидетельств о том, что он был автором стихотворения «Чьвашъ аберь болдымыръ», не имеется. Однако приведенные выше доводы позволяют допустить возможность его авторства: он мог быть там «обрусевшим писарем», который сочинил одно из первых оригинальных произведений «юной чувашской словесности». Возможно, дальнейшее изучение жизни и деятельности Максима Федорова позволит найти достоверные свидетельства в пользу его авторства стихотворения.

Литература, источники, примечания

1.Журнал Министерства внутренних дел (ЖМВД). 1852. Кн. 10 /октябрь/. С. 79 – 117.

2.В оригинале: болдырырь. По-видимому, эта и последующие опечатки допущены по вине типографии.

3.В оригинале: чивашъ-зале.

4.Так в оригинале.

5.В оригинале: хоги.

6.ЖМВД. 1852. Кн. 10. С. 82 – 83.

7.Тӑтӑх в значении – ҫирӗп (чув.) – крепкий.

8.Тора (чув.) – бог.

9.Революцичченхи чӑваш писателӗсен произведенийӗсем. — Шупашкар, 1962. — С. 5.

10.Художественный перевод стихотворения на русский язык см.: Чувашская лирика. М., 1961. С. 14 – 15; Сироткин М.Я. Очерки дореволюционной чувашской литературы. Чебоксары, 1967. С. 15.

11.Чӑваш литератури (Октябрьти революичченхи тапхӑр): Хрестомати / М.Я. Сироткин пухса йӗркеленӗ. — Шупашкар, 1951. — С. 21.

12.Сироткин М.Я. Указ. соч. С. 14.

13.Чувашская лирика. С. 14 – 15.

14.Революцичченхи чӑваш писателӗсен произведенийӗсем. — С. 5.

15.Чӑваш поэзийӗн антологийӗ. — Шупашкар, 1962. — С. 38—40.

16. Долгов В.А. Чӑваш литературин сӑн-сӑпачӗ. — Шупашкар, 1963. — С. 28—29.

17.Волков Г.Н. Михайлов С.М. // Педагогическая энциклопедия. М., 1965. Т. 2. С. 841.

18.Егоров Д.Е. Спиридон Михайлович Михайлов (Историко-педагогический очерк). Чебоксары, 1968. С. 64.

19.ЦГА ЧР. Ф. 456. Оп. 1. Д. 1. Иван Александрович Лебедев служил священником в селе Штанаши с конца 1803 г. по август 1837 г. До 1809 г. он писался Иваном Александровым, Иваном Штанашевским, в дальнейшем выступает под фамилией Лебедев. Другой сын И.А. Лебедева, Иван Иванович Лебедев, окончивший Симбирскую духовную семинарию, с 1844 по 1868 г. служил священником в Штанашевской церкви (ЦГА ЧР. Ф. 456. Оп. 1. Д. 3; Д. 5. Л. 2 – 18 об. Указанные архивные данные выявлены В.Г. Родионовым и любезно предоставлены мне, за что выражаю ему признательность. – В.Д.).

20.См.: ЖМВД. 1850. Кн. 6. С. 388; ЖМВД. 1852. Кн. 4. С. 105 – 126.

21.Северное обозрение. 1848. Т. II(февраль). Смесь. С. 18 – 24.

22.ЖМВД. 1850. Кн. 6 (июнь). С. 303 – 355.

23.ЖМВД. 1850. Кн. 9 (сентябрь). С. 378 – 407.

24.ЖМВД. 1852. Кн. 10. С. 83 – 84. Этот перевод без указания источника был опубликован в книге: Лаптев М. Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами Генерального штаба. Казанская губерния. — СПб., 1861. — С. 248.

25.Северное обозрение. 1848. Т. II. Смесь. С. 18, 21.

26.Там же. С. 19.

27.Там же. С. 22 – 23.

28.Там же. С. 23.

29.ЖМВД. 1850. Кн. 6. С. 328.

30.ЖМВД. 1850. Кн. 9. С. 387.

31.См.: Матвеев Т.М. Краткий обзор чувашских диалектов // Материалы по чувашской диалектологии. Чебоксары, 1966. Вып. 1. С. 8—64; Котлеев В.И. О некоторых фонетических особенностях красночетайского говора // Материалы по чувашской диалектологии. Чебоксары, 1963. Вып. 2. С. 12—34; Он же. Морфологические особенности красночетайского говора // Там же. С. 35—48.

32.ЖМВД. 1850. Кн. 6. С. 352.

33.Там же. С. 352—355.

34.Северное обозрение. 1948. Т. II. C. 22—23.

35.ЦГА ЧР. Ф. 193. Оп. 1. Д. 22. Л. 9 об., 21 об., 70 об., 76 об.; Д. 41. Л. 62, 63; Д. 45. Л. 2 об., 74, 89, 123, 124; Д. 119. Л. 13 об., 18; Д. 121. Л. 10 об., 12; Д. 124. Л. 11 об., 12 об.; Д. 131. Л. 969, 1036, 1121, 1352, 1426 – 1431.

36.Архив Димитриева В.Д. Т. СXIX. Материалы по этногенезу и истории чувашской культуры с древних времен до начала ХХ в. Л. 227 и об. К 1999 г. В.Г. Родионов отказался от своего заключения. В журнале «Тӑван Атӑл» (1996. — № 12. — С. 64—66) он опубликовал статью «“Пирӗн телей“ сӑвӑ тата унӑн авторӗ» («Стихотворение «Наше счастье» и его автор»), в которой заявляет, что автором стихотворения «Чьвашъ аберь болдымыръ» был В.И. Лебедев и причисляет его к числу первых чувашских поэтов.

---

Статья впервые опубликована в сборнике статей: Вопросы метода, жанра и стиля в чувашской литературе. Чебоксары: ЧНИИ, 1981. — С. 138 – 146. Печатается без исправлений и дополнений. Введено примечание 36.

Источник: Сайт фонда «Волжская Болгария».